Дежурный диспетчер подал радиограмму. На ней стоял тотчас, когда ледокол «Красин» принял с мыса Желания посланные в эфир слова о нападении неприятеля, о пожаре, о подводной лодке…

Пока мы гадали, кто обстрелял станцию, — еще радио: полярники мыса Желания вооружились и готовы дать отпор врагу.

Сложив в портфель эти и другие скопившиеся за ночь телеграммы, я поехал к Папанину.

После моего доклада Иван Дмитриевич вызвал по правительственному проводу прямой связи Москву, А. И. Микояна.

Папанин сообщил Анастасу Ивановичу об обстреле полярной станции на мысе Желания. Сказал, что такая же участь постигнет Диксон, и очень просил оставить там пушки, привезенные в сентябре 1941 года.

Иван Дмитриевич был, как никогда, возбужден. Положив трубку, он сказал с довольным видом:

— Микоян обещал поддерживать мою просьбу.

В вестибюле я встретил К. К. Кострова, заведующего отделом водного транспорта обкома партии:

— Сейчас Огородников говорил со Сталиным, — отвел меня в сторону Костров, — доложил ему о ночной бомбежке. Сталин сказал так: «Да, товарищ Огородников, досталось вам, ставка Гитлера сообщила, что город Архангельск и порт сожжены». Товарищ Сталин обещал усилить нашу зенитную артиллерию.

Действительно, очень скоро по решению ГКО в Архангельск был переброшен полк зенитчиков.

В Арктике 25 августа события не закончились разбойничьим рейдом на мыс Желания.

Около 2 часов дня радиостанция Главсевморпути перехватила телеграмму капитана «Сибирякова» А. А. Качаравы. Она состояла из отрывочных фраз: «Вижу большой неизвестный корабль… Запрашивает, кто мы, куда следуем. На мой вопрос о названии, национальности корабля ответил: „Сисияма“… приказывает прекратить работу рации… обстреливает нас, открываю огонь… имею попадание радиорубку, огонь, горим…»

На этом радиограмма обрывалась.

Папанин забил тревогу. Вечером он был поставлен в известность, что все меры для поиска и уничтожения вражеского рейдера приняты. Посланы самолеты и подводные лодки. А кораблям экспедиции особого назначения, находящимся, правда, еще в море Лаптевых, отдан приказ: при обнаружении фашистского корабля атаковать его и уничтожить.

Вскоре после августовских событий Наркомморфлот, Управление Главсевморпути и Архангельский областной комитет партии одновременно поставили перед правительством и военным командованием вопрос о неудовлетворительном прикрытии транспортных судов в восточной части Баренцева моря и в Карском море.

Глава восьмая. Опасная навигация в высоких широтах

Анатолия Алексеевича Качараву я знал с давних пор. Когда-то мы вместе сидели за одной партой судоводительского класса Владивостокского мореходного училища и прокладывали курсы на учебной карте.

Когда я прочитал отрывочные фразы телеграммы с ледокольного парохода «А. Сибиряков», воспринял обстановку особенно остро. Места, где происходили события, мне были хорошо знакомы. Лед, туманы и безлюдные каменные острова. На пароходе я тоже бывал неоднократно и знал его во всех подробностях.

. Представлял себе и зловещий силуэт фашистского рейдера. Координаты, которые радисты «Сибирякова» сумели передать на Диксон, мне еще не были известны, но указан остров Белухи. Я открыл лоцию.

Остров Белухи… Длина по параллели 0,5 мили и ширина 0,3 мили. Высокий, из скал серого гранита, берега обрывистые, особенно в южной части. На востоке крутизна склонов несколько смягчается. На высшей точке острова стоит знак — деревянная, четырехгранная пирамида с визирным шестом и раскосинами, обшитыми со всех сторон досками. Хорошо помню этот одинокий знак. Когда приходилось определять место в море после плавания в тумане, я радовался ему…

Несколько лет спустя, уже после войны, когда Анатолий Алексеевич вернулся из плена, я встретился с ним и записал его рассказ. Теперь привожу те записи, подновленные сравнительно недавней беседой:

— Когда ты вышел из Диксона?

— Утром 24 августа. В понедельник, к сожалению.

— Ты что, суеверен?

— Да нет, — замялся Качарава. — Впрочем, я хотел подождать до вторника, особой срочности не было. Но приказали выходить.

— Кто оставался в порту?

— По-моему, порт был пустой, не помню.

— Ты знал, что вражеский рейдер в Карском море? Минеев что-нибудь говорил тебе?

— Нет. Я вышел, как всегда, со спокойной душой. Проложил курс архипелагом Мона. На борту 104 человека: экипаж, военная команда и пассажиры.

— А цель похода?

— Северная оконечность Северной Земли. Должен был открыть там новую зимовку. На подходе к острову Белухи сыграли учебную тревогу. Флагманский артиллерист Медведев не давал нам отдыха. Погода была пасмурная, временами туман. После обеда зашел в каюту. Вдруг слышу в приоткрытый иллюминатор возглас сигнальщика Алексеева: «Вижу силуэт корабля!»

Выскочил на мостик, схватил бинокль. На горизонте — расплывчатое пятно. В дальномер хорошо различил очертания военного корабля. Четко обозначались орудийные башни. Скомандовал: «Боевая тревога, право на борт! Самый полный ход машине!»

— На остров Белухи?

— Да.

— Что ты в тот момент почувствовал?

— Знаешь, Костя, я испугался. Отяжелели ноги. Но голова работала ясно. Куда укрыться, как спасти судно, что делать? И еще одна мысль: что с красинским караваном, ведь он совсем недавно ушел с Диксона? Может быть, его не существует?

Тем временем боевые посты докладывали мне по очереди о готовности.

Неизвестный корабль быстро приближался, рос на глазах. Его скорость больше нашей раза в три. В пяти милях он дал предупредительный выстрел. Яркими вспышками прожектора запросил по-русски: «Кто вы, куда следуете, подойдите ближе».

Я немедленно дал радиограмму на Диксон, что в районе Белухи обнаружен крейсер неизвестной национальности, запрашивает, кто мы, куда идем.

Наши радисты превосходно держали связь. Ответ пришел почти мгновенно: «Не сообщать. Минеев». Конечно, я и сам знал, что сообщать не следует.

Радист Шаршавин, принеся телеграмму, сказал: «Нас забивает этот корабль, он, наверное, вражеский». — «Переходите на другую волну».

И семафором запросил корабль: «Кто вы такой, ваша национальность».

На крейсере снова вспыхнул прожектор: «Сисияма». И приказ: «Прекратите работать радиостанцией, остановите машину, сдавайтесь».

«Сисияма»?.. Но крейсер поднял фашистский флаг и дал второй выстрел — перелет.

Я решил принять бой. Отдал приказ: огонь!

«Сибиряков» тем временем продолжал идти полным ходом курсом «зигзаг» к острову Белухи. За островом я надеялся укрыться от снарядов или посадить пароход на мелкое место. На вражеском рейдере палуба была полна народа. Все вышли посмотреть, как будет сдаваться советский корабль. Мы поставили дымовую завесу.

Когда наша артиллерия открыла огонь по фашисту, я сквозь клочья дыма увидел, что палуба крейсера опустела.

Дымовая завеса на время помогла, но враг уже пристрелялся. Первым попаданием снаряда у нас снесло фор-стеньгу и повредило радиостанцию. Перешли на аварийный передатчик. Вторым снарядом накрыло корму, кормовые пушки выведены из строя, вся прислуга, около тридцати человек, погибла (снаряд главного калибра рейдера весил больше 300 килограммов). Третий снаряд попал на носовую палубу, взорвался бензин. На носу были собаки, парты… К дымовой завесе прибавился дым и огонь на пароходе. Четвертый снаряд угодил в ботдек и взорвался в котельном отделении.

— Левый котел вышел из строя, есть жертвы, — позвонил механик Николай Бочурко.

Но мы еще шли к острову…

— О чем ты думал в это время? — спросил я с волнением, представив страшные картины этого неравного боя.

— О том, как бы подороже продать жизнь. Вошел в азарт. Забыл о смерти… Заметил, что несколько человек сели в шлюпку и хотели ее спустить. Взрывом шлюпку опрокинуло. Люди барахтались в горящем море. Я ничем не мог им помочь. Не имел права остановить судно. Тяжко сделалось на душе. Часто вспоминаются эти люди, во сне вижу.